Неточные совпадения
Лариса.
Стрелял и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно
стреляете, но вы побледнели,
стреляя в мужчину и
человека вам не близкого. Смотрите, я буду
стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете, и не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой,
стреляет на таком же расстоянии и выбивает ее.
— Не будут
стрелять, старина, не будут, — сказал
человек в перчатках и оторвал от снятой с правой руки большой палец.
— Который повыше — жандарм, второй — неизвестный. А забрали их — за стрельбу
в народ, — громко, приятным голосом сказал человечек и, примеряя свой шаг к шагу Самгина, добавил вразумительно: — Манера эта —
в своих
людей стрелять — теперь отменяется даже для войска.
— Конечно, если это войдет
в привычку —
стрелять, ну, это — плохо, — говорил он, выкатив глаза. — Тут, я думаю, все-таки сокрыта опасность, хотя вся жизнь основана на опасностях. Однако ежели молодые
люди пылкого характера выламывают зубья из гребня — чем же мы причешемся? А нам, Варвара Кирилловна, причесаться надо, мы — народ растрепанный, лохматый. Ах, господи! Уж я-то знаю, до чего растрепан
человек…
Свирепо рыча, гудя,
стреляя, въезжали
в гущу толпы грузовики, привозя генералов и штатских
людей, бережливо выгружали их перед лестницей, и каждый такой груз как будто понижал настроение толпы, шум становился тише, лица
людей задумчивее или сердитей, усмешливее, угрюмей. Самгин ловил негромкие слова...
—
В Миусах
стреляют из пушки. Ужасно мало
людей на улицах! Меня остановили тут на углу, — какие-то болваны, изругали. Мы выйдем вместе, ладно?
— Слышно —
стреляете вы
в людей?
Безбедов не отвечал на его вопросы, заставив Клима пережить
в несколько минут смену разнообразных чувствований: сначала приятно было видеть Безбедова испуганным и жалким, потом показалось, что этот
человек сокрушен не тем, что
стрелял, а тем, что не убил, и тут Самгин подумал, что
в этом состоянии Безбедов способен и еще на какую-нибудь безумную выходку. Чувствуя себя
в опасности, он строго, деловито начал успокаивать его.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали
стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою,
человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой
в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
— Для того и винтовки, чтоб
в людей стрелять. А винтовки делают рабочие, как известно.
Пушки
стреляли не часто, не торопясь и, должно быть,
в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб
стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы
людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг
в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
Если б я не был так взволнован, уж разумеется, я бы не
стрелял такими вопросами, и так зря,
в человека, с которым никогда не говорил, а только о нем слышал. Меня удивляло, что Васин как бы не замечал моего сумасшествия!
Дела не было никакого, кроме того, чтобы
в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а другими
людьми мундире,
в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими
людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же
людьми, и скакать, и махать шашками,
стрелять и учить этому других
людей.
«Слава Богу, кричу, не убили
человека!» — да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх,
в лес и пустил: «Туда, кричу, тебе и дорога!» Оборотился к противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого
человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь
стрелять в себя заставил.
— Так, — отвечал он. — Моя здесь сиди все равно утка. Как можно
люди в ящике сидеть? — Он указал на потолок и стены комнаты. —
Люди надо постоянно сопка ходи,
стреляй.
— Раньше никакой
люди первый зверя найти не могу. Постоянно моя первый его посмотри. Моя
стреляй — всегда
в его рубашке дырку делай. Моя пуля никогда ходи нету. Теперь моя 58 лет. Глаз худой стал, посмотри не могу. Кабарга
стреляй — не попал, дерево
стреляй — тоже не попал. К китайцам ходи не хочу — их работу моя понимай нету. Как теперь моя дальше живи?
— Рыба говори, камень
стреляй, тебе, капитан,
в тумане худо посмотри, ночью какой-то худой
люди ходи… Моя думай,
в этом месте черт живи. Другой раз тут моя спи не хочу!
Дерсу был безусловно прав. Обычай «ссаживать» ворон с деревьев — жестокая забава охотников. Стрельбой по воронам забавляются иногда даже образованные
люди.
Стреляют так же, как
в бутылку, только потому, что черная ворона представляет собой хорошую цель.
Несколько дней спустя после этого мы занимались пристрелкой ружей.
Людям были розданы патроны и указана цель для стрельбы с упора. По окончании пристрелки солдаты стали просить разрешения открыть вольную стрельбу.
Стреляли они
в бутылку,
стреляли в белое пятно на дереве, потом
в круглый камешек, поставленный на краю утеса.
Я ни за что не поверю охотникам, уверяющим, что
в зверя, бегущего им навстречу, они
стреляют так же спокойно, как
в пустую бутылку. Это неправда! Неправда потому, что чувство самосохранения свойственно всякому
человеку. Вид разъяренного зверя не может не волновать охотника и непременно отразится на меткости его стрельбы.
Казалось бы, что после вчерашней перепалки корейцы должны были прийти на наш бивак и посмотреть
людей,
в которых они
стреляли.
Стихией же казались и
люди, которые
в него
стреляют.
А вот у барыни-графини, Татьян Лексевны, состоял временно
в супружеской должности, — она мужьев меняла вроде бы лакеев, — так состоял при ней, говорю, Мамонт Ильич, военный
человек, ну — он правильно
стрелял!
Чтобы промышлять охотой, надо быть свободным, отважным и здоровым, ссыльные же,
в громадном большинстве,
люди слабохарактерные, нерешительные, неврастеники; они на родине не были охотниками и не умеют обращаться с ружьем, и их угнетенным душам до такой степени чуждо это вольное занятие, что поселенец
в нужде скорее предпочтет, под страхом наказания, зарезать теленка, взятого из казны
в долг, чем пойти
стрелять глухарей или зайцев.
Собственно для ссыльной колонии неудавшийся опыт пока может быть поучителен
в двух отношениях: во-первых, вольные поселенцы сельским хозяйством занимались недолго и
в последние десять лет до переезда на материк промышляли только рыбною ловлей и охотой; и
в настоящее время Хомутов, несмотря на свой преклонный возраст, находит для себя более подходящим и выгодным ловить осетров и
стрелять соболей, чем сеять пшеницу и сажать капусту; во-вторых, удержать на юге Сахалина свободного
человека, когда ему изо дня
в день толкуют, что только
в двух днях пути от Корсаковска находится теплый и богатый Южно-Уссурийский край, — удержать свободного
человека, если, к тому же, он здоров и полон жизни, невозможно.
Ловко также
стрелять их
в лет, поднимающихся с небольших речек, по берегам которых ходят охотники, осторожно высматривая впереди, по изгибистым коленам реки, не плывут ли где-нибудь утки, потому что
в таком случае надобно спрятаться от них за кусты или отдалиться от берега, чтоб они, увидев
человека, не поднялись слишком далеко, надобно забежать вперед и подождать пока они выплывут прямо на охотника; шумно, столбом поднимаются утки, если берега речки круты и они испуганы нечаянным появлением стрелка; легко и весело спускать их сверху вниз
в разных живописных положениях.
Стрелять их довольно трудно, потому что они летают не близко, вьются не над
человеком, а около него и стелются по земле именно как ласточки, отчего, особенно
в серый день, цель не видна и для охотника сколько-нибудь близорукого (каким я был всегда) стрельба становится трудною; притом и летают они очень быстро.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «
человек»; его будили
в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз
в день по одному блюду; ездил верхом,
стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя,
в твердости воли и каждый вечер вносил
в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски,
в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
Она отвечала, что никто не запрещает ему ни
стрелять, ни удить, но
в то же время презрительно отозвалась об этих охотах, особенно об уженье, называя его забавою
людей праздных и пустых, не имеющих лучшего дела, забавою, приличною только детскому возрасту, и мне немножко стало стыдно, что я так люблю удить.
— Этаких
людей, — говорил он с свойственным юношам увлечением, — стоит поставить перед собой да и
стрелять в них из этой винтовки.
После словесности
люди занимались на дворе приготовительными к стрельбе упражнениями.
В то время как
в одной части
люди целились
в зеркало, а
в другой
стреляли дробинками
в мишень, —
в третьей наводили винтовки
в цель на приборе Ливчака. Во втором взводе подпрапорщик Лбов заливался на весь плац веселым звонким тенорком...
— И вот два
человека из-за того, что один ударил другого, или поцеловал его жену, или просто, проходя мимо него и крутя усы, невежливо посмотрел на него, — эти два
человека стреляют друг
в друга, убивают друг друга.
Офицер этот расскажет вам, — но только, ежели вы его расспросите, — про бомбардирование 5-го числа, расскажет, как на его батарее только одно орудие могло действовать, и из всей прислуги осталось 8
человек, и как всё-таки на другое утро 6-го он палил [Моряки все говорят палить, а не
стрелять.] из всех орудий; расскажет вам, как 5-го попала бомба
в матросскую землянку и положила одиннадцать
человек; покажет вам из амбразуры батареи и траншеи неприятельские, которые не дальше здесь, как
в 30-40 саженях.
Ченцов, прежде всего, по натуре своей был великодушен: на дуэли, которую он имел с
человеком, соблазнившим его первую жену, он мог, после промаха того, убить его наверняк, потому что имел право
стрелять в своего врага на десяти шагах; но Ченцов не сделал того, а спросил противника, даст ли он клятву всю жизнь не покидать отнятой им у него женщины.
Но
люди еще помнили, как он рассказывал о прежних годах, о Запорожьи, о гайдамаках, о том, как и он уходил на Днепр и потом с ватажками нападал на Хлебно и на Клевань, и как осажденные
в горящей избе гайдамаки
стреляли из окон, пока от жара не лопались у них глаза и не взрывались сами собой пороховницы.
Сидя
в вонючей яме и видя все одних и тех же несчастных, грязных, изможденных, с ним вместе заключенных, большей частью ненавидящих друг друга
людей, он страстно завидовал теперь тем
людям, которые, пользуясь воздухом, светом, свободой, гарцевали теперь на лихих конях вокруг повелителя,
стреляли и дружно пели «Ля илляха иль алла».
Если толпа и при этом не расходится, начальник приказывает
стрелять прямо
в толпу,
в кого попало, и солдаты
стреляют и по улице падают раненые и убитые
люди, и тогда толпа обыкновенно разбегается, и войска по приказанию начальников захватывают тех, которые представляются им главными зачинщиками, и отводят их под стражу.
Точно такими же условными лицами, а не тем, что они суть на самом деле, под влиянием опьянения власти или подобострастия, представляются
людям и самим себе и все другие участники этого дела от царя, подписавшего согласие на докладе министра и предводителя, набиравшего
в рекрутском наборе солдат, и священника, обманывавшего их, до последнего солдата, готовящегося теперь
стрелять в своих братьев.
Положение христианского человечества с его крепостями, пушками, динамитами, ружьями, торпедами, тюрьмами, виселицами, церквами, фабриками, таможнями, дворцами действительно ужасно; но ведь ни крепости, ни пушки, ни ружья ни
в кого сами не
стреляют, тюрьмы никого сами не запирают, виселицы никого не вешают, церкви никого сами не обманывают, таможни не задерживают, дворцы и фабрики сами не строятся и себя не содержат, а всё делают это
люди.
Или, что еще удивительнее,
в остальном разумный и кроткий
человек, только оттого, что на него надета бляха или мундир и ему сказано, что он сторож или таможенный солдат, начинает
стрелять пулей
в людей, и ни он, ни окружающие не только не считают его
в этом виноватым, но считают его виноватым, когда он не
стрелял; не говорю уже про судей и присяжных, приговаривающих к казням, и про военных, убивающих тысячи без малейшего раскаяния только потому, что им внушено, что они не просто
люди, а присяжные, судьи, генералы, солдаты.
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и грех войны и не желают
стрелять ни
в людей чужого, ни своего народа; и такие судьи и прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые
люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
Между тем
человек тысяча из его пехоты, со стороны реки закравшись
в погреба выжженного предместья, почти у самого вала и рогаток,
стреляли из ружей и сайдаков.
Лукашка сидел один, смотрел на отмель и прислушивался, не слыхать ли казаков; но до кордона было далеко, а его мучило нетерпенье; он так и думал, что вот уйдут те абреки, которые шли с убитым. Как на кабана, который ушел вечером, досадно было ему на абреков, которые уйдут теперь. Он поглядывал то вокруг себя, то на тот берег, ожидая вот-вот увидать еще
человека, и, приладив подсошки, готов был
стрелять. О том, чтобы его убили, ему и
в голову не приходило.
Надо ведь всегда играть на благородных страстях
человека, а такового у поляков есть гордость: вот и надо бы не
стрелять в них, а пороть да водою окачивать.
— Саша кричит — бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду, говорит,
стрелять прямо
в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то
людей и тоже всё говорит о ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то студента убить за то, что студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал...
Веков, вздрогнув, убежал за ним. Евсей закрыл глаза и, во тьме, старался понять смысл сказанного. Он легко представил себе массу народа, идущего по улицам крестным ходом, но не понимал — зачем войска
стреляли, и не верил
в это. Волнение
людей захватывало его, было неловко, тревожно, хотелось суетиться вместе с ними, но, не решаясь подойти к знакомым шпионам, он подвигался всё глубже
в угол.
Гавриловна. Ну, уж как, чай, не скучать! Ишь, ведь у нас точно монастырь,
в сто глаз смотрят. Ну, а вы, известное дело, молодой
человек и позабавились бы чем-нибудь, да нельзя. Не велико веселье-то уток
стрелять! (Смеется.)
— Ах, кстати: я, не помню, где-то читал, — продолжал барон, прищуривая глаза свои, — что
в Москве есть царь-пушка, из которой никогда не
стреляли, царь-колокол,
в который никогда не звонили, и кто-то еще, какой-то государственный
человек, никогда нигде не служивший.
Весь день и всю ночь до рассвета вспыхивала землянка огнями выстрелов, трещала, как сырой хворост на огне.
Стреляли из землянки и залпами и
в одиночку, на страшный выбор: уже много было убитых и раненых, и сам пристав, командовавший отрядом, получил легкую рану
в плечо. Залпами и
в одиночку
стреляли и
в землянку, и все казалось, что промахиваются, и нельзя было понять, сколько там
людей. Потом, на рассвете, сразу все смолкло
в землянке и долго молчало, не отвечая ни на выстрелы, ни на предложение сдаться.
Мы так на нее и смотрим, иначе бы не поехали, так как не можем допустить, чтобы
в нашем присутствии
люди стреляли друг
в друга, и все.